Фридрих Шлегель (Friedrich Schlegel) 1772 - 1829
Люцинда
Роман (1798 —1799, не закончен)
Юлий пытается найти Люцинду там, где он привык ее видеть — в ее комнате, на их
кушетке, — и, не отыскав ее, начинает вести с ней странный, лишенный
определенного содержания разговор, то отдаваясь на волю влекущих его фантазий,
то прибегая к помощи исписанных им когда-то листков, сохраненных ее заботливыми
руками. В этом наплыве образов он хочет прежде всего найти слова и краски для
описания той радости и любви, которая связывает его с ней, той гармонии, в
глубины которой они погружаются вдвоем, не размыкая объятий. «Я уже больше не
могу сказать «моя любовь» или «твоя любовь» , — пишет он, — обе они одинаковы и
слиты воедино, являясь в равной мере любовью и взаимностью».
Один из его «снов наяву» он называет «Аллегорией дерзости». В искусно
возделанном саду ему удается побороть внезапно прыгнувшее на него отвратительное
чудовище; поверженное, оно превращается в обыкновенную лягушку, и некто, стоящий
у него за спиной, называет ему имя фантома. «Это — Общественное Мнение, —
говорит он, — а я — Остроумие», Следуя за своим новым спутником, Юлий видит
забавные и поучительные сцены, в которых, кроме четверых юношей, участвуют
Дерзость, сперва отпугивающая Юлия своим вызывающим и смелым видом,
Деликатность, Приличие, Скромность; они разгуливают по зеленым лугам, созданным
великой волшебницей фантазией, и сами они вызваны к жизни ее волей. Они то
меняют маски, то раскрывают свои истинные лица; но именно Дерзость своей
независимостью и проницательностью все больше привлекает нашего странника.
Самого же себя он начинает называть «возлюбленный сын Остроумия», подобно тому
как рыцарь, странствующий в поисках приключений, говорит про себя: «Я —
возлюбленный сын счастья».
«Общество, — говорит он Люцинде в одной из их дальнейших бесед, — это хаос,
который должен быть гармонизирован, может быть, только при помощи остроумия,
если же не шутить и не дурачиться с элементами страсти, то она сгущается в
непроницаемые массы и затемняет всё». Юношеские годы Юлия могли бы служить
прекрасной иллюстрацией как верности этого тезиса, так и его собственного
постоянства в следовании ему. В те годы мысль его находилась в постоянном
брожении; каждое мгновение готов он был встретить нечто необычайное. Ничто не
могло бы его поразить, и меньше всего его собственная гибель. Без дела и без
цели бродил он между вещами и людьми, как человек, который с трепетом ждет
чего-то такого, от чего зависит его счастье. Все могло его прельстить, и вместе
с тем ничто не могло удовлетворить его.
При этом ни одно из проявлений распутства не могло превратиться для него в
неотъемлемую привычку, ибо в нем было столько же презрения, сколько и
легкомыслия. В конце концов это презрение отвратило его от нынешних его спутниц;
он вспомнил о подруге своего отрочества, девочке нежной, возвышенной и невинной;
поспешив вернуться к ней, он нашел ее уже сформировавшейся, но такой же
благородной, задумчивой и гордой, как раньше. Он решил обладать ею, с
брезгливостью отвергая малейшие соображения о морали;
но, когда он почти достиг своего, внезапный поток ее слез охладил его и вызвал в
его душе что-то похожее на раскаяние. После этого он снова погрузился на время в
прежний образ жизни; но вскоре в этом водовороте развлечений он встретил еще
одну девушку, которой захотел обладать безраздельно, невзирая на то что нашел ее
среди тех, кто почти открыто принадлежит всем; она была почти столь же порочна,
как та — невинна, и обычно в своих отношениях с мужчинами, исполняя то, что
считала своей обязанностью, оставалась совершенно холодной; но Юлий имел счастье
понравиться ей, и она вдруг привязалась к нему больше, чем это можно выразить
словами. Может быть, впервые ей перестало нравиться то окружение, которое до сих
пор ее вполне удовлетворяло. Юлий это чувствовал и радовался этому, однако не
мог до конца преодолеть того презрения, которое внушали ему ее профессия и ее
испорченность. Когда она ему сказала, что он будет отцом ее ребенка, он счел
себя обманутым и оставил ее. Ее слуга позвал его к ней; после долгих уговоров он
последовал за ним; в ее кабинете было темно, он приник к ней — и услышал
глубокий вздох, который оказался последним; взглянув на себя, он увидел, что он
в крови. В порыве отчаяния она нанесла себе многочисленные раны, большинство из
которых оказались смертельными... Этот случай преисполнил его ужасом и
отвращением к общественным предрассудкам. Раскаяние подавлял он посредством
гордости, только усиливавшейся тем чувством нового, более выношенного презрения
к миру, которое он ощущал в себе.
Однако прошло время, и он встретил женщину, избавившую его от этой болезни. Она
сочетала в себе любезность и артистизм с самообладанием и мужеством; обожествляя
ее, он не считал себя вправе пытаться нарушить ее семейное счастье; чувство к
ней сделалось для его духа прочным средоточием и основанием нового мира. Он
вновь осознал в себе призвание к божественному искусству; свою страсть и свою
юность он посвятил возвышенному труду художника, и постепенно море вдохновения
поглотило поток его любовного чувства.
Случилось, однако, что он встретил молодую художницу, которая, подобно ему,
страстно поклонялась прекрасному. Лишь немного дней провели они вдвоем, и
Люцинда отдалась ему навеки, открыв ему всю глубину своей души и всю силу,
естественность и возвышенность, которые в ней таились. Долгое время он называл
страстью то, что он чувствовал к ней, и нежностью то, что она давала ему;
промелькнуло более двух лет, прежде чем он осознал, что безгранично любим и сам
любит с не меньшей силой. Любовь, понял он, не только тайная внутренняя
потребность в бесконечном; она одновременно и священное наслаждение совместной
близостью. Только в ответе своего «Ты» может каждое «Я» полностью ощутить свое
бесконечное единство.
Высшее проявление разума заключается не в том, чтобы поступать по своему
намерению, а в том, чтобы предаваться всей душой фантазии и не мешать забавам
молодой матери с ее младенцем. Мужчина пусть боготворит возлюбленную, мать —
ребенка и все — вечного человека. И душа постигнет жалобу соловья и улыбку
новорожденного и поймет значение всего, что тайными письменами начертано в
цветах и звездах; священный смысл жизни, так же как вечный язык природы. Она
никогда не сможет покинуть этот волшебный круг, и все, что она создаст или
произнесет, все будет звучать как удивительный романс о чудесных тайнах детского
мира богов, сопровождаемый чарующей музыкой чувств и украшенный полным глубокого
значения цветением милой жизни.
В. В. Пророкова
|
